Один день с премьером



В час ночи в Грозный въезжает «десятка». За въездом, украшенным громадным портретом Рамзана Кадырова, при свете повешенных лампочек восстанавливают школу. Из «десятки» выходит оригинал портрета. Начальник «Чеченстроя» и его зам рапортуют:
— Школу сдадим к 5 октября!
5 октября — день рождения Рамзана Кадырова. Ему будет 30 лет — столько, сколько нужно, чтобы стать президентом Чечни.
— А что будет с начальником «Чеченстроя», если его не окажется в час ночи на работе? — спрашиваю, когда мы садимся в машину.
Кадыров улыбается:
— Уволен будет. А так вообще-то у нас все работают по три смены по собственному желанию.
Над городом Грозным стоит пыль. Ею покрыты листья, и она скрипит на зубах. Это пыль от строек. На домах — гирлянды лампочек, чтобы работать ночью.
В Грозном, Гудермесе, Ачхой-Мартане — везде портреты Кадыровых. В кабинетах — тоже портреты Рамзана. Если один портрет — это Рамзан. Если два портрета — это два Рамзана. Если три портрета — третий бывает Путина. В Чечне на вопрос «Это чье?» есть два ответа. Один: «Рамзана». Другой: «Не знаем».
Размах строительства потрясает; правда, очки втирают тоже. Но это ж Кавказ: если горец дрался палкой против двух автоматов, обязательно скажет, что это были два танка. Накануне я еду по Аргуну. Центральная улица блестит красными воротами и новыми крышами.
— Восстановлено все?
— Все.
Мы останавливаемся. Хозяин дома Али зарабатывает починкой машин.
— На чьи деньги восстановлен дом?
— На деньги Рамзана, дай Аллах ему здоровья и счастья.
— Давайте зайдем.
Восстановлены, однако, только ворота и крыша. 100 тыс. руб. — огромные деньги для хозяина. Внутри — старые стены. «Тут какой-то шахид подорвал главу администрации, а у меня потолок провис», — жалуется Али. Сопровождающий разводит руками: мол, он это и имел в виду под словом «все».
«Десятка» летит по Грозному на скорости сто пятьдесят километров в час.
— Она что, тюнинговая? — спрашиваю Кадырова.
— «Десятка» охраны, — объясняет Рамзан. — Тут важно, каков водитель.
Мы едем по пятому микрорайону: отреставрированные пятиэтажки выглядят точь-в-точь, как в молодости. Люди сгребают мусор и жгут костры из ящиков. В домах — газ и вода. Воды хватает только до первого этажа. Если увеличить напор, рвутся старые трубы. Утром я попробовала возмутиться этакой халатностью, и женщина, всю войну прожившая в Грозном, посмотрела на меня, как на дуру. «Ты знаешь, что это такое — когда за водой надо только на первый этаж?».
— Вот жизнь! Куколка! Вот красота! — восклицает Рамзан.
Он тащится от этих строек. Он кайфует. Интересно, как выглядит его лицо, когда перед ним в крови копошатся его враги?
Я судорожно пристегиваюсь, но ремень почему-то не лезет в защелку: она металлическая и без щели. Рамзан глядит и смеется:
— Это рукоять пистолета, — говорит он.

* * *
На следующий день я еду в Бамут вместе с главой Ачхой-Мартановского района Мусой Дадаевым. В июне 1996 года 45 гвардейцев Дудаева прорывались из Гехи: они шли 200 метров под шквальным огнем федералов. Тогда командира гвардии убило, и его место занял Дадаев. После выборов Масхадова гвардейцев уволили; Дадаев перешел к мэру Грозного Лечи Дудаеву и чуть не погиб с ним при выходе из окруженного Грозного.
— Он меня послал искать дощечки, чтобы проложить путь, — говорит Муса, — и поклялся, что не двинется без меня ни шагу. А когда я ушел, он пошел вперед. Я пришел, а он уже мертвый.
Командиры шли впереди: сам Муса подорвался чуть позже. Врачей не было, началась гангрена, он отстригал вздувшееся мясо ножницами.
Муса прятался до 2002 года, а когда его брата Ибрагима взяли федералы, он позвонил Рамзану. Тот помнил Мусу и тут же спросил: «А где Ибрагим?».
Ибрагима нашли в ОРБ-2 через двадцать дней, за которые он потерял сорок килограммов. Теперь Ибрагим командует ротой полка им. Ахмата Кадырова, а Муса — Ачхой-Мартановским районом.
Самое страшное в Бамуте — это запустение. Село, убитое в первую войну, к 99-му году восстановилось полностью. Но после второй войны уже не поднялось. У людей исчезли надежда, деньги и силы.
Сейчас Кадыров строит в селе десять типовых домиков; они — как сарайчики, в скорлупе из развалин особняков. Мы подходим к одному из них, и бывший начальник гвардии Дудаева пускается с восьмидесятилетним хозяином в обсуждение сравнительных достоинств нового и бэушного кирпича, а также безусловных достоинств Рамзана Кадырова. Дома начали строить 12 сентября.
— К 5 октября мы их сдадим, — гарантирует Муса.
На обратном пути мы попадаем в пробку. В центре Грозного. Пробка пищит, ругается: все чеченцы ездят так, будто единственный достойный уважения дорожный знак — это блокпост.

* * *
Чечню строят, как Магнитку: теми же темпами и теми же методами. Раньше не строилось ничего: дело в том, что деньги, предназначенные на Чечню, Москва выделяла к 26 декабря, а освоить их надо было до конца года. Освоить их было невозможно. Можно было только украсть.
Став премьером, Кадыров приехал в аэропорт и увидел готовую взлетку и разбомбленный аэровокзал.
— Восстановить, — приказал он.
— Никак не возможно. Объект не включен в план. Нет проектно-сметной документации.
— Как это нет ПСД? — сказал Рамзан. — В 76-м строили — была ПСД. В 96-м восстанавливали — была ПСД. Найти и восстановить.
Нашли и восстановили.
Самое интересное — откуда деньги. Только неделю назад, после диких скандалов, Москва выделила Чечне первые 120 млн руб. на стройку. Строят в долг. Строит фонд им. Ахмата Кадырова.
— Сколько денег потратил фонд?
— Не знаю, — говорит Кадыров. (Вице-президент фонда Муслим Хучиев ответил: «Не скажу».)
— А Кудрину вы тоже так ответите?
— Вот когда ты станешь Кудриным, тогда и поговорим.
— Кто дает деньги в фонд?
— Те, кто хочет помочь Чечне.
— А что с ними будет, если они не дадут деньги добровольно?
— Это у них надо спросить.
— А стройматериалы в долг дают? — говорю я.
— Дают. Знают, что я верну.
И тут я совершаю ошибку.
— А если не вернете? — спрашиваю я. — Хотела бы я посмотреть на человека, который потребует с вас долг.
Кадыров взбешен. Руки его взлетают от руля.
— Как ты можешь так говорить? — жестко, с угрозой спрашивает он. — Я отвечаю. Это мое слово. Когда было, чтобы я обещал и не сделал?
Он еще долго не может успокоиться: на каждый вопрос отвечает с издевкой и рычит. Похоже, что вопрос угодил в больную точку.
Это неправда, что Кадыров строит Чечню только на федеральные деньги. Ему дают московские чеченцы. Бизнесмены, как боевики, сдаются под слово Рамзана. Строительство он превратил в инструмент получения контроля над чеченской общиной, и думаю, что самые черные подозрения насчет того, как пополняется фонд, отстают от действительности.
Говорят, что Разман просил у Бажаева 10 млн долл. Тот пошел на прием к Путину. Вышел и сказал: «Я 50 млн долларов жертвую на Чечню».
Кадыров дал людям работу, но взлетевшие из-за строек цены обесценивают федеральные компенсации. И где-то в разгар стройки эффективный произвол Кадырова: «Вот здание, дайте деньги», — вошел в клинч с неэффективной бюрократией: «Нам нужно не здание, а бумажка». И если Москва денег не даст, это будет катастрофа. Что связывает Чечню с Россией? Деньги.
Я сижу в кабинете депутата Магомеда Ханбиева, бывшего министра обороны Ичкерии, и он рассказывает мне, как 6 августа 1996 года 800 боевиков взяли Грозный у тысяч и тысяч федералов.
— А за сколько Рамзан может взять Грозный?
— За полчаса.

* * *
По возвращении в Гудермес оказывается, что у меня кончился телефон. Уже поздно, но выясняется, что карточки можно купить до 12. Я иду с одним из кадыровцев по ночному Гудермесу; народ кишит на улицах, празднуя кончившуюся войну. На детской площадке копошатся дети.
— Наркоманы есть? — спрашиваю.
— Мало.
— А что с ними делают?
Бородатый черноволосый парень со «стечкиным» за поясом мнется.
— Этого я не могу тебе сказать.
— А проститутки?
С проститутками тоже напряженка. Недавно один аллероец застрелил своих сестер, ставших проститутками; дело стало известным потому, что мать донесла на парня, и он сел.
— Я соскучился по закону, — сказал мне Кадыров.
— А какой, собственно, закон имеете вы в виду? — уточняю. — Уголовный кодекс или шариат?
— У нас в стране один закон — УК.
— А разве в УК написано, что надо закрывать казино?
— Казино я не закрывал. Я собрал их хозяев и объяснил, что они приносят вред. И они сами согласились закрыть казино. Я им очень благодарен.
— А предписание носить платки?
— Я не предписывал носить платки. Меня спросили, как я отношусь к платку, я сказал: я поддерживаю это. У меня дома все женщины носят платки.
— А что будет с женщиной, изменившей мужу?
— Это надо спросить у ее семьи.
— Но ваши люди берут обязанности семьи на себя. Несколько месяцев назад в Аргуне они публично били 23-летнюю Малику Солтаеву. За измену мужу.
— Это были не мои люди. У нас 17 тыс. милиционеров. Я не могу за всех отвечать.

* * *
Как известно, в Чечне время от времени пропадают люди. Сейчас они пропадают реже, чем раньше. Но тем не менее они пропадают, и есть одна удивительная вещь: Рамзан Кадыров в Чечне повсюду. Он инспектирует стройки, раздает пачки денег нуждающимся и перевоспитывает владельцев казино. Есть только одна вещь в Чечне, к которой он совершенно непричастен, и это — похищения и пытки.
— Ты мне скажи, когда я кого пытал? — удивляется Кадыров.
— А что случилось с Тамкаевыми? — говорю я.
Зампреда Госсовета Чечни Данильбека Тамкаева ушли в апреле прошлого года, после того как он написал донос на своего врага Эдиева. Рассказывают, что Эдиева 36 часов продержали на дыбе в Центорое, но донос оказался ложным. Эдиева отпустили. Тамкаева с родичами вычистили со всех постов.
— Тамкаев написал про человека такое, что расстрелять за это мало. Он перед 800 людьми дал клятву на Коране, а потом выяснилось, что это неправда. Тамкаев признал свою вину, но никто никого не похищал и не трогал.
— А Элина Эрсеноева?
Элину Эрсеноеву, последнюю жену Басаева, похитили люди в масках. Накануне меня уверяли, что это было ОРБ-2.
— Да она сама уехала, — говорит Кадыров. — Ты посуди, зачем мне женщина, да еще после смерти мужа?
— А Маирбек Эшиев?
Вернувшемуся из леса Маирбеку Эшиеву Рамзан очень доверял, засыпал его подарками и назначил главой АТЦ по Веденскому району. Но Эшиева уличили в связях с боевиками; Эшиев исчез. Вместе с ним исчез добрый десяток родичей.
— Я его уволил, — отвечает Рамзан.

* * *
Первые, кого Кадыровы отстранили от власти, были чеченцы, изначально верные Москве. Люди вроде бывшего мэра Грозного Бислана Гантамирова или бывшего главы МВД Цокаева. Перед тем как возглавить чеченское МВД, Цокаев трудился в Генпрокуратуре и полагал, что в органах должны служить только примерные чеченцы, воевавшие с федералами против собственного народа, а боевики должны сеять и строить.
Вместо Цокаева тогда поставили Алу Алханова, который, хоть и был верен федералам (у Ахмат-Хаджи еще не было сил поставить совсем своего), но поклялся на Коране в верности роду Кадыровых. Тогда же разбился начальник ОМОНа Муса Газимагомадов, клявшийся, что в чеченском ОМОНе не будет бывших боевиков. Сейчас ОМОН возглавляет Артур Ахмадов, бывший начальник охраны дворца Масхадова.
Кто-то смирился, кто-то сидит в Москве и обвиняет Рамзана в таком, что уши вянут. Наиболее непримиримые уверяют, что Рамзан держится лишь силой Кремля.
Вторая группа пострадавших — те, кто состоял в альянсе с Ахматом Кадыровым и не смог признать старшинства молодого Рамзана. Ахмат-Хаджи правил с помощью компромиссов. Рамзан — единовластно. Один из них — тот же Данильбек Тамкаев. Другой — бывший глава Госсовета Чечни Таус Джабраилов. Один из старейших соратников Ахмат-Хаджи, Джабраилов резонно полагал, что если Рамзан рос на его глазах, то он больше Рамзана.
Еще один пострадавший — бывший глава «Единой России» в Чечне Франц Клинцевич. Он был слишком близок братьям Ямадаевым, и список «Единой России», предложенный им Рамзану перед выборами, не отражал преференций Рамзана. После короткого, но содержательного разговора с Рамзаном Клинцевич из Чечни убыл, а парламентские выборы стали переломным моментом: Москва не провела в парламент никого, кто мог бы составить Кадырову оппозицию.
Третья группа — это бывшие полевые командиры, перешедшие на сторону федералов, но так и не признавшие старшинства Рамзана. Пример — бывший командир нефтеполка Мовлади Байсаров. Кто-то из родичей Рамзана вез на продажу трубы, и у него потребовали за проезд. Этот яркий оппозиционный акт кончился стрельбой и переездом Байсарова в Москву.

* * *
Но главная оппозиция Кадырову — это президент Чечни Алу Алханов и две военные силы: батальон «Запад» Саид-Магомеда Какиева и батальон «Восток» Сулима Ямадаева. Ни Какиев, ни Ямадаев Кадыровым не обязаны и со сцены не исчезнут.
Летом случилось так, что Кадырова не пригласили на встречу Алханова со Степашиным, и после этого между охраной Кадырова и Алханова перед кабинетом, где сидел Степашин, случилась мелкая перестрелка. После перестрелки Рамзан встретился с президентом и, по его словам, мирно «попил с ним чай».
Чаепитие оказало примерный результат: Алханов поехал в Ростов. Впереди его несся слух об отставке по собственному желанию. Полпред, видимо, не доверяя своему кабинету, предложил Алханову встретиться в ресторане; столик зарезервировали около оркестра, где всегда шумно. Алханов приехал первым, но хозяин ресторана, кланяясь, попросил обождать. Козак приехал вторым, и хозяин ресторана, кланяясь, повел дорогих гостей к другому столику.
— Нам нужен вон тот, — сказали гости.
— Ну вам же будет неудобно!
И вот представьте себе картину маслом времен укрепления вертикали власти: сидят президент Чечни и полпред РФ и обмениваются записочками. Козак уговорил Алханова поехать в Кремль: Путин велел президенту и премьеру помириться.
— Какие у вас отношения с Алхановым?
— Рабочие. Он — мой начальник, я выполняю его поручения, — улыбается Кадыров.
— Он уйдет после 5 октября?
— Почему он должен уйти?
— Вы попросите.
— Нет. Он мой начальник. Я — простой хозяйственник.
И тут я понимаю, что Кадыров не то что издевается надо мной. Просто он чеченец, а чеченец не считает нужным выносить из шкафа скелеты, когда речь идет о других чеченцах, будь то Алханов или Эшиев. И еще Кадырову плевать, что о нем думает кто угодно, кроме чеченцев и Путина.
Зачем Кадырову жаловаться? Это пусть на него жалуются.

* * *
Народ, как уже сказано, любит Рамзана Кадырова. Рамзан Кадыров разделяет мнение народа в этом вопросе.
— Я самый добрый, — говорит Рамзан, — я самый щедрый. Вот я тебе сейчас это докажу. Я воевал? Воевал. Я потерял все самое дорогое, что у меня есть. Брата. Отца. Когда человек отдает жизнь за других, он — самый добрый.
— Тогда и Басаев добрый, — говорю я.
— Басаев был воин. У него была идея. Он робот был, не человек. Я не стесняюсь сказать, что когда-то Басаев был моим кумиром. И не только он. Когда война начиналась, я каждый день утром садился на автобус и ехал в Грозный, чтобы услышать, как будет говорить Дудаев. От Басаева 70 процентов отвернулись, когда он стал рваться во власть. После войны. Басаев и Ширвани торговали нефтью, а над людьми измывались.
— Стоит ли полагать, что вы сделали вывод из просчета Басаева? — спрашиваю я.
— Басаев не помогал людям, и это его ошибка. Людям надо помогать. У меня 70 тыс. руб. зарплата, и я должен трудиться день и ночь, чтобы оправдать эти деньги.
Кадыров не то что станет или не станет президентом после 5 октября; в Кремле нет ни запрета, ни позволения — есть условия. «С Кадыровым можно вести открытый диалог», — говорит полпред Дмитрий Козак.
Кстати, это по ночному Грозному Кадыров ездит на «десятке. В Ростов он ездит на «Хаммерах». Когда в ЮФО ему попеняли, в следующий раз приехал на «Порше-кайеннах».

* * *
Нет бога, кроме Аллаха, а в Чечне нет хозяина, кроме Кадырова. «Алханов — что он есть, что его нет», — бросает один из видных боевиков, а ныне видный соратник Кадырова.
Кадыров подчинил себе народ, который не подчинялся никому и никогда; Кадыров удержал власть в тех условиях, в которых ее потерял после смерти отца кумир Макиавелли Чезаре Борджиа. Какими методами?
В Чечне есть два ответа на вопрос: кто это сделал? Если о стройке: «Рамзан Кадыров». Если о похищении: «Не знаем».
Алханов обречен проигрывать Кадырову не потому, что того поддерживает Кремль: Кремль бы хотел разделять и властвовать. Просто Алханов — это УК, а Кадыров — это обычаи. Алханов — это правильные документы для стройки, а Кадыров — это стройка под «не скажу». Строительство, защита адатов — это инструменты социального контроля, которые не может себе позволить Алханов. Алханов говорит о Кондопоге то, что хотят услышать в Кремле, а Кадыров — то, что хотят услышать в Чечне. Алханов — федерал. Кадыров — чеченец.
— У нас самые справедливые милиционеры, — улыбается Рамзан, — потому что они чеченцы. Истинный чеченец никогда не будет делать плохие дела.
Зачем Чечне независимость? Разве германцы требовали от разлагающегося Рима независимости? Они требовали денег и территорий.

* * *
Передел собственности, пропавшие люди, портреты вождя — примета любой диктатуры. Стройки — примета диктатуры эффективной. Еще это примета страны, уставшей от войны.
— Человек, который прошел хотя бы день войны, знает, что это такое. Больше с Россией я не воюю, — говорит глава чеченского ОМОНа Артур Ахмадов.
— Чеченец — он такой человек, что, если дать ему деньги и оружие, каждый скажет: «Я главный», — говорит депутат Ханбиев. — Вот ты сейчас говоришь: «Он диктатор». А что, лучше, если бы ты сказала: «Он слабак»?
Есть такое античное понятие: «гибрис». Это чрезмерность, ведущая к гибели. Гибрис погубил Александра Македонского и старуху из пушкинской сказки о Золотой рыбке. В условиях бюрократического паралича Рамзана Кадырова может погубить только Рамзан Кадыров, потому что гибрис — это вообще вещь, свойственная чеченцам, это оборотная сторона духа.

* * *
Ночью, когда я еду из Грозного, над дорогой летят красные шмели: федералы развлекаются, стреляя трассерами из Ханкалы.
Я вспоминаю пьяного строителя-федерала, который, услышав, куда я еду, чуть не заплакал от обиды.
— Они вам все наврут. Они вам потемкинские деревни покажут. Они звери, они ничего не строят. Я когда в Шали строил, нас все время били.
— Чеченцы?
— Чеченцы. Я еду на «КамАЗе», они меня останавливают и говорят: «Деньги давай». А напротив блокпост федеральный. Я вижу: из блокпоста выходит наш солдат, подходит ко мне: «Что случилось?» — говорит. Я: «Денег требуют». — «Ну так дай».
Утром по дороге в Грозный трассу с визгом перегораживает гаишник: смеющиеся люди подбегают к нашей машине и бросают в открытое окно мятые десятирублевки.
Это свадьба.
Когда я вошла, Кадыров смотрел футбол. И спросил, за кого я болею.
— Я не люблю футбол.
— Зря. Надо болеть. Надо болеть за сильных.

Юлия ЛАТЫНИНА

Новая Газета